Александр Син поднял с ветеранами «боевые сто грамм» за здоровье

Комментарии:

Денис | 09.05 2015 в 09:36
КРЕПОСТЬ. Надежда и ярость Предрассветный туман, спустившийся на спокойную гладь Буга обволакивал тишиной и спокойствием. Начинался двадцать второй июньский день жаркого лета 1941 года. Многотысячный, живой, человеческий организм Крепости спал. И только пограничные дозоры вдруг увидели на западе, в сереющем небе яркие вспышки. Через мгновение до них донёсся непонятный нарастающий свист, а потом привычная жизнь исчезла в грохоте сотен рвущихся снарядов и мин. Земля содрогнулась, и огненный шквал накрыл Крепость. Вот как этот артобстрел позже в своих воспоминаниях описал немецкий офицер Вальтер Лooc: 013 «позади нас начался и покатился дальше грохот, как будто поднялся занавес над ужасами преисподней. Сначала ещё слышали отдельные выстрелы, грохот и свист ревущих рядом снарядов, которые тянули свою гибельную дорогу прочь — к противоположному берегу, из сотен стволов, от самого малого до самого большого калибра над нашими головами. Невольно втянув головы, мы почти забывали дышать. За секунду артиллерийский огонь и огонь другого тяжелого оружия набрал такую оглушительную и захватывающую дух силу, какую я больше не видел с тех пор. Даже старые участники мировой войны, присутствовавшие в наших рядах, признавались позже, что в 1914/18 годах они не видели огонь настолько сконцентрированной мощности. Небо побагровело, и, хотя была ночь, все стало ясно как днем. 010 Большие деревья, которые окаймляют Буг, сгибались в диких движениях туда–сюда, как от невидимой силы, охваченные плесками атмосферного давления от разрывающихся снарядов. 03.11 ч., за 4 минуты до нападения пехоты, ещё раз наступило усиление огня, который достиг тогда своего апогея. В течение 4 минут на русский берег из стволов батарей метательных установок вылетели 60 000 снарядов, которые, тогда впервые в бою, использовали электрическое воспламенение. Подобно кометам они — в узелках лучей 6-12 снарядов — тянули свои пламенные дороги, и их вой заставил умолкнуть бушевание «обычного» артиллерийского огня. Было чувство, как если бы на их удочках поднялся мир, стараясь держаться в этом аду и сохранять ясную голову». Это было страшное пробуждение Крепости. Под ногами людей как живая дрожала и вибрировала земля. С грохотом, в клубах дыма и пыли рушились и горели дома. Взметающиеся столбами огня взрывы разбрасывали живые и мёртвые тела людей. У домов командного состава и около здания пограничной комендатуры с криками метались обезумевшие от ужаса женщины и дети, падая под пронизывающим смерчем осколков. В панике бессмысленно бегали по Крепости полуголые бойцы и командиры. Каждый инстинктивно старался спрятаться от несущейся с неба смерти. В Крепости царил ужас, смятение и хаос. Выскакивая из горящих домов, ночевавшие в Крепости офицеры бросались к казармам центрального острова, но в соответствии с немецким планом, в цитадели их не должно было быть. Поэтому на мосту красных командиров из пулемётов прицельно расстреливали диверсионные группы вермахта. Под кинжальным огнём прорваться к казармам смогли единицы. Механизм немецкой военной машины действовал чётко, точно, безжалостно, не оставляя русским ни малейшей возможности на организованную и длительную оборону. Огненный смерч артобстрела методично стёр с лица земли большую часть построек на территории Крепости, в считанные минуты оборвав жизни сотен людей, в том числе женщин и детей. Гибли не только военнослужащие, но и целые командирские семьи. Кроме того, были уничтожены склады с провизией, оружием и боеприпасами, разрушен водопровод, прервана связь. Фактически в течение первого часа войны Крепость была лишена возможности организовать оборону по всем правилам военного искусства. После массированного артобстрела, в 3:19, штурмовые отряды немецкой пехоты начали форсирование Буга. Наступающие солдаты вермахта были уверены, что после такого массированного и методичного артобстрела, воля врага к сопротивлению сломлена. Этому их учила логика европейских военных кампаний. Однако на советском берегу их ждал неприятный сюрприз. Русские удивительно быстро пришли в себя и, заняв боевые позиции, встретили наступающие отряды немецкой пехоты плотным ружейным и пулемётным огнём. Это были пограничные дозоры и бойцы 132-го отдельного батальона конвойных войск НКВД. Прицельный огонь по наступающему противнику вёлся из прибрежных зарослей, ДЗОТов, дымящихся развалин казарм. Немцам приходилось с боем брать каждую пядь белорусской земли. Для них это было необычно. Европейцы себя так не вели. В этом контексте интересно выглядят воспоминания Лoocа: «Над нами в том числе развивались и сильные воздушные бои между немецкими и русскими истребителями. С немецкой стороны для района действий нашего корпуса действовала истребительная авиационная эскадра Мёльдерса, которая пришла как раз с французского побережья канала. Поэтому русские летчики попали в тяжелое положение и таким образом сбивались дюжинами. Но русские пилоты были вырезаны из жёсткого дерева. Качаясь под парашютами — как сообщается во многих случаях, — они стреляли по нам вниз из пистолета–пулемета и не думали о сдаче в плен». К 04:00 штурмовые батальоны вермахта, потеряв две трети личного состава, и локализовав оборону пограничников и бойцов НКВД, захватили Западный и Южный острова, а также два моста, соединяющие их с цитаделью. На Южном острове, где не было боевых подразделений, батальонный комиссар Богатеев и военврач 2-го ранга Бабкин попытались организовать защиту госпиталя. Однако силы были слишком неравными. Убив сопротивляющихся, солдаты вермахта просто в упор со смехом расстреливали метавшихся в панике больных, врачей и медсестёр. Для представителей «высшей расы» не существовало культурных условностей по отношению к «славянским недочеловекам». В ужасе, беззащитные люди бросились вглубь Крепости. Но немногие из них смогли добежать под плотным пулемётным огнём к Холмским воротам, под защиту стен цитадели. Весь остров был усеян мёртвыми телами. А тех женщин и детей, которых немцы взяли в плен, через несколько дней, они будут использовать как живой щит во время одного из штурмов Крепости. Германское наступление развивалось по плану. Уже в 05:00 передовые отряды штурмовой пехоты через Тереспольские ворота ворвались на Центральный остров – в цитадель, оказавшись во дворе её казарм. После этого, большая часть немецкого авангарда двинулась дальше, к восточной оконечности острова, стремясь полностью овладеть центром Крепости. Наступило затишье. Немцы спокойно двигались по установленным планом военной операции маршрутам. Казалось, что гарнизон, сокрушенный, артиллерийским огнем и бомбежками, уже не в силах сопротивляться и цитадель будет захвачена без боя. Теперь всё происходящее, напоминало им военную кампанию в Европе. Во всяком случае, многие из них могли вспомнить как чётко и быстро они громили датчан, норвежцев, французов и британцев. Однако если они и вспоминали свои былые победы, то эти воспоминания были для них последними… Когда распахнулись двери казарм, ведущие во двор цитадели, многие из немецких бойцов – матёрых псов войны, решили, что уцелевшие красноармейцы идут сдаваться в плен. Казалось, что оборона Крепости была в целом сломлена, а русский солдат продержался в бою всего лишь несколько часов. Никому из ворвавшихся в цитадель немцев и в голову прийти не могло, что скоротечный бой на Западном и Южном островах был лишь короткой прелюдией к длительной битве за Крепость. В тот же миг наступившую в цитадели тишину наполнил яростный, многоголосый, русский боевой клич. С криком «ура!» в самую середину немецкой штурмовой колонны потоком хлынули красноармейцы. Впервые прошедшие в боях всю Европу солдаты вермахта испытали на себе весь ужас русской штыковой атаки. Для немцев, открывшееся им на какие-то мгновения зрелище, в большей степени было похоже на некую фантасмагорию, кошмарный сон, каким-то образом прорвавшийся в реальность. С оглушающим боевым кличем на них надвигалась толпа полуголых людей, вооруженных винтовками, палками, ножами, сапёрными лопатками, обломками кирпичей. Совершенно рефлекторно немецкие штурмовики принялись расстреливать их очередями из автоматов. Но, несмотря на это красноармейцы продолжали бежать, перепрыгивая через своих убитых товарищей. Автоматный огонь не смог их остановить. В течение нескольких минут немецкие боевые ряды были смяты и опрокинуты. Неожиданный контрудар, в спешке организованного комиссаром Фоминым отряда, рассёк наступающую штурмовую колонну. Те из немецких автоматчиков, которые ещё не успели дойти до казармы, в панике бросились назад, к западным Тереспольским воротам, через которые они вошли. Большая же часть немцев, отрезанная от своих, побежала к восточному краю острова. За ней, по пятам, с торжествующим «ура!», катилась лавина атакующих красноармейцев, на ходу убивавших врагов всеми доступными им способами. Стоило упасть убитому немцу, как к нему бросалось несколько человек, стараясь завладеть его оружием, а если падал кто-нибудь из атакующих, его винтовка тотчас же переходила в руки безоружного товарища. Прижатые к берегу Мухавца, остатки немецкой штурмовой группы были быстро перебиты. Часть немцев бросилась спасаться вплавь, но в воде их расстреливали из ручных пулемётов, и ни один из них не вышел на противоположный берег. Это был первый русский контрудар, нанесённый германским войскам, штурмующим крепость, и нанесли его бойцы 84-го стрелкового полка, занимавшего юго-восточный сектор казарменного здания. Остатки немецкого отряда, бросившиеся назад, к Тереспольским воротам, также не смогли вернуться к своим. Там, в двух длинных двухэтажных зданиях, где размещалась погранзастава и казармы 333-го полка, засели уцелевшие и успевшие перегруппироваться пограничники и бойцы НКВД. Появившиеся среди солдат офицеры, навели порядок в подразделениях, солдаты вооружились, а жён и детей командного состава, многие из которых прибежали сюда из своих квартир, надёжно укрыли в глубоких подвалах дома. Стрелки и пулеметчики заняли позиции у окон первого и второго этажей, у амбразур подвалов. Поэтому, когда в зоне видимости появились уцелевшие в рукопашной схватке немецкие автоматчики, их встретил неожиданно сильный ружейный и пулемётный огонь. В 06:23 штаб 45-й дивизии вермахта доложил штабу корпуса, что вскоре будет взят Северный остров Брестской крепости. В докладе говорилось, что сопротивление советских войск усилилось, но ситуация остаётся под контролем. О том, какова была ситуация на тот момент, можно понять из письма лейтенанта Пауля Орбаха, написанного им родителям своего погибшего солдата: «русские стреляли то отсюда, то оттуда, и никто не имел представления, что же, собственно, происходит. Подняв свое отделение, я повел его то ползком, то пригибаясь ближе к цитадели, и выбрал себе благоприятное поле обстрела. Непосредственно на самом благоприятном для себя месте уже лежала группа управления роты... Русские преотлично стреляли, и как только кто-то высовывал голову, чтобы понять, где они, собственно, сидят, пули уже свистели точь-в-точь у головы. Командир группы управления роты лежал уже мертвым рядом со мной. Ранение в голову! Тогда я велел своим пулеметам сделать 2000-3000 выстрелов по уже узнанным целям, поддержанных противотанковым и зенитным орудием. Пока мы стреляли, русские не отвечали ни на один выстрел, но как только мы делали лишь небольшой перерыв при стрельбе, вражеский град пуль принуждал нас залечь в укрытия. Скоро для нас стало ясно, что при этих условиях нам никак не войти в крепость». В 08:50 в крепости продолжались ожесточённые бои. Подобное развитие событий в немецком штабе не ожидали. Тем не менее, в общем и целом вторжение успешно развивалось. Германские части обошли Крепость, замкнув её в кольце окружения, и стремительно двинулись вглубь Белоруссии. К обеду почти половина крепостной территории уже находилась в руках врага, и казалось, что в самые ближайшие часы Крепость должна пасть. Однако этого не произошло. Застигнутый врасплох гарнизон, оправившись от первого замешательства, начал упорную и ожесточенную борьбу. Разрозненные очаги сопротивления разрастались и усиливались. Вокруг офицеров и сержантов самоорганизовывались отряды. Красноармейцы вооружались всем, чем могли. Так постепенно выстраивалась организованная оборона. Все усилия штурмовых отрядов вермахта пробиться в цитадель терпели неудачу. Мост через Буг у Тереспольских ворот находился под ружейным и пулеметным огнём пограничников, бойцов НКВД и солдат 333-го полка. Мост с захваченного Южного острова, ведущий к Холмским воротам, был блокирован пулемётным огнём из казарм цитадели, которые вели бойцы отряда Фомина. И, хотя противник весь день повторял здесь яростные атаки, прорваться к воротам немцы не смогли. Тщетными были и попытки ещё раз форсировать Мухавец. 016Прочная оборона была организована и в северной части Крепости. Здесь у главных ворот в первые часы войны собрались несколько сот бойцов, пять или шесть лейтенантов и политруков. К полудню в эту часть Крепости с боем пробился майор Гаврилин, который объединил под своим командованием разрозненные группы солдат из разных частей. Были сформированы три роты. Упорно сопротивлялась и восточная часть Крепости у Кобринских ворот. Здесь был расположен 98-й отдельный истребительно-противотанковый дивизион под командованием политрука Нестерчука и лейтенанта Акимочкина. Приказав укрыть в казематах крепостных валов спасшихся женщин и детей, прибежавших сюда из соседних домов комсостава, бойцы Нестерчука и Акимочкина выкатили уцелевшие орудия и станковые пулемёты на валы, и открыли артиллерийский и пулемётный огонь по двигавшимся мимо Крепости колоннам наступающих немецких войск. Это оказалось очередным очень неприятным сюрпризом для немцев. Крепость не только продолжала яростно защищаться, но и всеми доступными средствами мешала продвижению вермахта вглубь советской территории. Казалось, что она бросала вызов всей армии вторжения. В 13:15 немецкое командование принимает решение ввести в бой свежие подразделения 133-го пехотного полка на Южном и Западном островах, однако это не изменило ситуацию. Там, где немцы смогли подавить сопротивление, через короткий промежуток времени из подвалов, домов, и других укрытий вновь начинался вестись прицельный огонь, уносящий жизни немецких солдат и офицеров. Как в последствии писал исполнительный директор Службы новостей Третьего рейха и руководитель пресс-департамента министерства иностранных дел Пауль Шмидт, «к полудню батальоны 135-го и 130-го пехотных полков в одном или двух местах проложили себе дорогу в глубь укреплений цитадели. Однако на Северном острове, так же как в районе офицерской столовой и казарм на Центральном острове, они не продвинулись ни на сантиметр. Советские снайперы и пулеметчики в бронированных башнях преградили путь атакующим. Поскольку наступающие и обороняющиеся находились в тесном боевом соприкосновении, немецкая артиллерия не могла вмешаться. Во второй половине дня в бой был брошен резерв корпуса, 133-й пехотный полк. Тщетно. Вперед выдвинулась батарея штурмовых орудий. Они вели огонь прямой наводкой из своих 75-мм пушек. Всё тщетно». К этому времени в ходе боёв были убиты два из пяти командиров немецких штурмовых батальонов и тяжело ранен командир полка. Немцы были ошеломлены яростным сопротивлением русских, впервые ощутив своё бессилие перед лицом противника, с которым им пришлось столкнуться. В 14:30 командир 45-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Шлипер, находясь на Северном острове, частично занятом немцами, принял решение с наступлением темноты отвести все подразделения на исходные позиции, поскольку, по его мнению, взять цитадель действиями только пехоты было невозможно. Немцам пришлось вывести из Крепости стрелковые батальоны, которые мешали артиллерии наносить массированные удары по оборонительным позициям противника. Таким образом, приказ, полученный в штурмующих частях 45-й пехотной немецкой дивизии к вечеру 22 июня, был, по существу, первым приказом об отступлении, отданным германским войскам с момента начала Второй мировой войны (!). До этого момента, вермахт не отступал ни разу ни на западе, ни на севере, ни на юге Европы, но он вынужден был отступить под стенами Брестской крепости в первые часы войны против СССР. В целом вторжение вермахта развивалось по ранее установленному плану. В первый день войны немецкие 31-я и 34-я пехотные дивизии, наступавшие севернее и южнее 45-й, быстро захватив все мосты и сам город Брест, продвинулись вглубь советской территории на 20-25 километров. И только гарнизон Брестской крепости продолжал упорно оборонять свои позиции. Защитники Крепости не были фанатиками, готовыми умереть по любому поводу. Это были простые люди. Такие как мы, их потомки. Они любили жизнь, и они хотели жить. Оказавшись в огненном аду массированного артиллерийского и авиационного удара, обитатели Крепости попытались её покинуть через восточные ворота. Однако эти ворота были слишком узкими, чтобы быстро пропустить тысячи людей. К тому же немцы не прекращали огонь, стараясь всеми доступными им средствами блокировать гарнизон Крепости. В конечном итоге первые попытки вырваться за стены были прекращены, и к концу первого дня войны русская твердыня оказалась в кольце полного окружения. С приходом ночи, наступило затишье. Стрельба утихла. Немцы отводили на исходные позиции свои заметно поредевшие штурмовые батальоны, а защитники Крепости переносили в подвалы и катакомбы раненых, хоронили убитых, готовили боевые позиции к отражению новых атак противника. Во время короткой передышки можно было подвести итог первого дня войны. И этот итог был неутешительным. Во-первых, Крепость была завалена телами убитых, а её подземелья переполнены ранеными, женщинами и детьми. Во-вторых, везде царил хаос и дезорганизация. Фактически оборона Крепости имела стихийный характер. Каждый из бойцов гарнизона дрался там, где его настигла война. Дрался по собственному усмотрению, без какого-либо плана, на свой страх и риск. В-третьих, внезапный удар врага лишил Крепость материальных ресурсов, необходимых для её обороны. У осажденных не было ни достаточного количества оружия и боеприпасов, ни медикаментов, ни продуктов питания, ни связи, ни воды. В-четвёртых, к концу дня гарнизон Крепости оказался в полном окружении, а через несколько суток – в глубоком тылу стремительно наступающей немецкой армии. И, наконец, в-пятых, осаждённые не имели ни малейшего представления о том, что происходило за стенами Крепости. Их окружала абсолютная неизвестность. Лишь артиллерийская канонада, доносившаяся издалека, да иногда появлявшиеся в небе над крепостью советские самолёты свидетельствовали о том, что они не одни сражаются с захватчиками. Впрочем, в тот день, правду о происходящем на западных границах Советского Союза не знали даже в Москве. Под мощным и внезапным ударом немецкой армии, на огромной территории от Балтийского до Чёрного моря начала разваливаться на куски Красная Армия, а вслед за ней там бесследно исчезала и советская власть. Везде царил хаос и полная дезорганизация. К исходу первого дня войны танковые клинья вермахта вошли в глубь советской территории на 25, а местами даже на 50 км. К 10-му же июля 1941 года глубина немецкого продвижения на главных направлениях удара достигала 300-600 км. За три недели вторжения вермахту удалось полностью разгромить 28 советских дивизий, а 72 дивизии РККА потеряли более половины личного состава и боевой техники. В целом же потери Красной Армии только в боевых подразделениях за это время составили около 850 тыс. человек (!). Фактически это был мгновенный и тотальный разгром РККА. Наступление частей вермахта было столь стремительным, что за ними не поспевали немецкие тыловые подразделения. Фактически уже в первые часы войны единая государственная оборона перестала существовать, а советское руководство и высший командный состав Красной Армии утратил всякую возможность влиять на происходящие события у западных границ СССР. Германское продвижение тормозилось лишь локальным, но предельно яростным сопротивлением отдельных, разрозненных воинских частей Красной Армии, ведущих боевые действия по собственному усмотрению, нередко в условиях частичного или полного окружения. Поэтому, сражающаяся Брестская крепость была не одна. Таких безымянных «крепостей» (трагическую историю которых мы уже никогда не узнаем), по всей Белоруссии и Украине было множество. Но именно благодаря их героизму и самоотверженности советское государство получило время для концентрации сил и организации эффективной обороны. Кстати говоря, разгром Красной армии летом 1941 года и тот факт, что, несмотря на это, широкомасштабное сопротивление агрессору продолжалось не утихая, свидетельствовали о том, что уже в первые дни нападения на нашу страну, начавшаяся война против захватчиков стала поистине народной и отечественной. Яростная борьба шла без приказов высокого начальства и без заградительных отрядов НКВД. Фактически в хаосе первых месяцев войны, русский народ остался с врагом один на один. Начиная вторжение, Гитлер рассчитывал на то, что разгром «еврейско-большевистского» режима, глубоко отчужденного от основной массы народа, полностью парализует всякое сопротивление вторгшейся немецкой армии. Однако как оказалось, уничтожение советской власти вело не к параличу страны, а к возрождению неких архаических форм народной самоорганизации, поднявших дубину народной войны и превративших противостояние сталинского и гитлеровского режимов в Великую Отечественную Войну. Народ массово поднимался на вооружённую борьбу с захватчиком не за абстрактный коммунизм, и не за советский режим, а за свою Родину. Это стало настолько очевидным, что в военной пропаганде Сталин был вынужден обратиться к исконным русским символам, ценностям и героям. И Брестская крепость стала одним из удивительных проявлений этой стихийной, Народной, Великой Войны за своё Отечество. Очевидно именно поэтому, долгие годы подвиг Брестской крепости советской властью замалчивался. Ведь это был подвиг без приказа, это был народный подвиг на фоне полного поражения советского государства и армии. Его внезапно вырвавшаяся энергия была намного древнее и мощнее всего того, что смогли создать большевики за годы своего правления. В ней не было мутных примесей страха и принуждения, но лишь чистое пламя русской самоотверженности и самопожертвования. Генерировать эту всёсокрушающую энергию большевистский режим не мог. Уж слишком антирусской была его природа. Но принуждаемый обстоятельствами он научился использовать её внезапные, мощные проявления. Сталин не любил всё, что было связано с Брестской крепостью. Непонятным и опасным был её феномен. Очевидно, именно поэтому многие оставшиеся в живых участники обороны Крепости после войны оказались в советских лагерях. Их несанкционированный подвиг не вписывался в систему советской идеологии, с её организующей и направляющей ролью Коммунистической партии. К тому же он слишком сильно подчёркивал беспомощность и недееспособность советского режима в начале войны. Поэтому для советского руководства было бы лучше, если бы Крепости не было вообще. Фактически к исходу первого дня обороны, оказавшиеся один на один с врагом, защитники Крепости были полностью лишены всех необходимых условий продолжения борьбы. Тем более, борьбы длительной. С точки зрения военной «арифметики» сражение за Крепость её защитниками было проиграно. Но как оказалось, русская действительность не всегда умещается в аксиомы привычных алгоритмов и схем. Именно поэтому в июне 41-го военная «арифметика» неожиданно перестала действовать под стенами Брестской крепости. Здесь всёсокрушающая военная машина Третьего рейха внезапно наскочила на непреодолимую преграду, которую невозможно были ни понять, ни просчитать, ни даже описать точным и лаконичным языком военных донесений. Оказавшись совершенно беспомощными перед этим грозным и необъяснимым явлением, немцы принялись методично сбрасывать на Крепость тонны бомб и снарядов, противопоставляя метафизике Русского Духа физику совершенной немецкой военной машины. Удивительный парадокс Брестской крепости заключается в том, что, захватив Крепость, битву за неё немцы всё-таки проиграли. При всей своей мощи, при всём своём превосходстве в силе и организации, они оказались не способными сломить маленький гарнизон этой русской твердыни. И тогда им осталось только одно – убить защитников Крепости! Убить русских солдат, убить офицеров, убить командирских жён и детей! Убить всех до единого! Но если логика и действия немцев абсолютно ясны, то до сих пор очень трудно понять тех, кто тогда, в июньские дни 41-го, укрывшись за толстыми стенами фортификационных сооружений Крепости, решил умереть, но не сдаться врагу. Ни советской власти, с её репрессивным аппаратом, ни армейского командования, с его расстрелами дезертиров, ни заградительных отрядов НКВД, с их пулемётами, в Крепости не было. Там крайне мало было даже командиров и политруков. Очень мало. Слишком мало, чтобы контролировать ситуацию при помощи страха и репрессий. Да и какой мог быть страх и репрессии в аду, там, где в непрерывных телесных и душевных мучениях, смерть каждое мгновение, без разбора забирала жизни людей? Невозможно испугать смертью того, кто постоянно находится на грани гибели и пределе психологических и физических сил. В подобных условиях такие стимулы не работают. Поэтому каждому, кто оказался в Крепости, приходилось самостоятельно решать для себя: драться ему или сдаваться в плен. Те, которые решили сдаться, сдались. С ними всё понятно. Но что удержало тех, кто остался в Крепости воевать? На мой взгляд, в первые дни обороны, два мощных психологических фактора, создали необходимые условия для активного сопротивления врагу. Во-первых, это ярость. Та благородная, вскипающая как волна ярость, которая была воспета во всем известной песне. Наши просвещённые либералы очень любят рассуждать о рабской сути русской души, которую долгие века гнобил царизм, а потом советский тоталитаризм. Но рабу неведома ярость. Ярость – чувство благородное, присущее человеку высокой духовной организации, тонко ощущающему все нюансы таких понятий как честь и справедливость. Рабской душе ведома только тёмная, липкая ненависть, порождаемая хроническим страхом. Но страх и ненависть – пассивны, они абсолютно бесполезны в бою. Они не способны из раба сделать воина. Осуществив массированный артобстрел Крепости, немцы рассчитывали испугать её защитников, деморализовать, сломить их волю к сопротивлению, парализовать любые их действия. Отсутствие командиров упрощало эту задачу. Но в непонятной для германцев душе красноармейцев беспощадный огненный смерч родил ярость, заставляющую драться, не думая о последствиях. Во всяком случае, в душе тех, кто принял решение сражаться, не смотря ни на что. Ещё вчера вечером они дышали, смеялись, любили, мечтали… ЖИЛИ! И вдруг в одно мгновение их не стало! И теперь вместо них — безжизненные, холодные, грязные, окровавленные, изуродованные тела. По совершено непонятной, немыслимой причине кто-то вдруг забрал их жизни. Русскому сознанию трудно принять подобное. Поэтому оно восстало против этого абсурда чьей-то беспощадной, нелепой воли, порождая не ожидаемый немцами страх, а неукротимую ярость, клокочущую жаждой возмездия, стремлением восстановить справедливость. Только потом, под Москвой и Сталинградом агрессор в полной мере поймёт, чем отличается душа европейца, от русской души, попавшей в ад… А ещё в те страшные, первые дни войны Крепость жила надеждой. Её небольшой гарнизон был абсолютно уверен в том, что если не в считанные часы, то уж в ближайшие дни точно, линия обороны вернётся к рубежам государственной границы, а затем Красная армия начнёт бить врага на его же территории, в соответствии с советской военной доктриной тех лет. Защитники Крепости были глубоко убеждены в том, что подмога уже идёт, что надо просто продержаться до её прихода. Ведь в первые дни войны они непрерывно слышали артиллерийскую канонаду. А это означало, что наши сражаются, что наши где-то близко, что ещё чуть-чуть и они придут на помощь. Окончание следует. Андрей Ваджра, специально для alternatio.org

Денис | 09.05 2015 в 09:33
КРЕПОСТЬ. Жизнь и смерть Как часто мы посещаем своей душой Важное? Как часто мы оказываемся наедине с тем, без чего все мы не более чем расходный материал собственного существования? Задумываемся ли мы вообще об этом? Впрочем, нередко это Важное врывается в нашу обыденность как великое испытание, как разорвавшаяся рядом бомба, как неумолимая неизбежность, как последний вздох близкого человека, как шаг в неизвестность, разделяющую горячей огненной чертой «быть» или «не быть». Перед ликом Важного проступают чёткие контуры мира, всё становится ясным и однозначным, вопросы уступают место безмолвным ответам, а существование стремительно превращается в Жизнь, которая спокойно широко открытыми глазами смотрит с презрением в лицо смерти. И тогда каждый из нас обретает самого себя. Сегодня я решил пройти по пути своих мыслей и образов к очень Важному и личному для себя… Это место, где когда-то сталь ломалась о человеческую плоть, где любовь сокрушала ненависть, где долг и честь были превыше жизни, а человеческий дух превзошёл страх, боль и смерть. Это Символ. Это великий Символ поистине всего человеческого. Он заставляет думать и чувствовать. Он до предела обнажает духовную суть человека. Я закрываю глаза, и предо мною из предрассветного тумана проступают очертания Крепости. В действительности я никогда её не видел, но иногда мне кажется, что я один из её безымянных солдат, и что Крепость не где-то далеко во времени и пространстве, а внутри меня, в моём сердце. Я могу говорить о ней только с большой буквы. Как о чём-то очень Важном. Иначе невозможно. Ведь Крепость – это не бетон и кирпич. Крепость – это люди: их мысли, чувства, вера, поступки, их жизнь и смерть. Та Крепость, о которой я говорю, это крепость человеческого Духа… Впрочем, будучи помещённым в человеческую плоть, этот Дух долгие, страшные, кровавые дни жил, страдал и сражался под защитой старых укреплений Брест-Литовской твердыни, когда-то возведённой возле реки Мухавец на границе северо-западных рубежей нашей Империи. Её построили в 1842 году российские инженеры, для отражения очередного вторжения западных захватчиков. И если на момент постройки Брестская крепость представляла собой неприступную твердыню, то к лету 1941 года, благодаря существовавшей на тот момент артиллерии и авиации, она полностью утратила своё оборонительное значение, используясь Красной армией как место расположения казарм и складских помещений. Брестская крепость состояла из цитадели и трёх защищавших её укреплений, общей площадью 4 км². Цитадель представляла собой две двухэтажные казармы из красного кирпича 1,8 км в окружности. Она имела двухметровой толщины стены и насчитывала 500 казематов, рассчитанных на 12 тысяч человек. Центральное укрепление находилось на острове, образованном Бугом и двумя рукавами Мухавца. С этим островом мостами были связаны три искусственных острова, образованные Мухавцом и рвами. На них располагались защитные укрепления цитадели: Кобринское (Северное), с 4-мя куртинами и вынесенными 3-мя равелинами и капонирами; Тереспольское (Западное), с 4-мя вынесенными люнетами; Волынское (Южное), с 2-мя куртинами и 2-мя вынесенными равелинами. Крепость была обнесена 10-метровым земляным валом, под которым располагались казематы. Когда российские фортификаторы возводили толстые стены этого укрепления, вряд ли они могли предположить, что создают декорации одной из самых удивительных, великих и трагических эпизодов человеческой истории. Мне не хотелось, чтобы мои слова кто-то воспринял как пафосную аллегорию, как некую художественную гиперболу. Когда я говорю о Крепости, то ничуть не преувеличиваю масштаб её символического значения. Ведь когда думаешь о ней, из сознания уходит всё мелкое и незначительное. Крепость – это не только эпизод Великой Отечественной войны, это – нечто немыслимое для обыденного сознания, некая дверь в иную реальность, о которой на протяжении тысячелетий говорят мудрецы. Крепость это – символ всего сверхчеловеческого. Для Адольфа Гитлера Крепость тоже была символом. Очень важным символом. Именно поэтому в августе 1941 года его личный самолёт приземлился в окрестностях Бреста. Фюрера влекло к Крепости. Он хотел увидеть своими глазами то, о чём ему так много рассказывали в первые недели вторжения. Эта маленькая русская твердыня дала ему серьёзный повод для обоснованной гордости за мощь германского оружия. Благодаря этой русской Крепости, он понял, с каким сильным противником столкнулся. Адольф Гитлер по-ницшеански любил сильных врагов. Побеждая их, он утверждал свой гений стратега, ощущал собственную силу и могущество. В августе, когда брестская земля ещё остывала от горячего железа и крови, фюрер германской нации, в сопровождении итальянского дуче Бенито Муссолини, лично посетил руины Брестской крепости. Интерес двух вождей к ней был понятен. Для солдат, офицеров и генералов вермахта, принимавших участие в её штурме, Крепость стала неожиданным и, с трудом понимаемым, аномальным явлением. До этого момента, германская армия ни с чем подобным не сталкивалась. Гитлер не получал морального удовлетворения от лёгких побед. Его демоническая натура желала сокрушать очень сильных врагов, которых он не смог найти в Европе. И уже первые дни восточной кампании дали ему законный повод для гордости. На кадрах хроники фюрер с интересом и удовлетворением осматривает руины. Он упивается своей силой, которая превозмогла силу страшного и опасного врага, а значит – достойного противника. Но, при всей своей проницательности, тогда, в жаркий августовский день, он не смог увидеть ГЛАВНОЕ. Фюрер не смог разглядеть в на первый взгляд поверженной русской Крепости предзнаменование своего сокрушительного поражения. Тогда, на берегу небольшой, никому не известной речушки, германская армия смогла убить, но не смогла победить горстку людей, вставших на защиту своей Родины. Если в Бресте 1941 года среди солдат и офицеров германской армии были мудрые и проницательные люди, то они прекрасно понимали, что русская Крепость не пала, что самое страшное и неизбежное их ждёт впереди, там, в бескрайних степях и лесах Руси. Что это не начало победы, а начало страшного конца всего немецкого вторжения. Гидом двух вождей в Брестской крепости стал командующий 4-й армией генерал-полковник Гюнтер фон Клюге, по прозвищу «Умный Ганс». Тогда он ещё не знал, что его армия сможет дойти до Курска, чтобы испытать горечь и унижение поражения, а потом, после ранения, он будет участвовать в заговоре против фюрера и по дороге в Берлин покончить жизнь самоубийством. Причём в один из таких же августовских дней. Но, а пока, он вёл могущественных властителей Европы по разрушенной Брестской крепости, на ходу рассказывая о том, как труден был штурм, как яростно и фанатично защищались русские. При этом личная охрана Гитлера плотным кольцом окружала вождя, готовая мгновенно отреагировать на любую угрозу жизни фюрера. Опасения были напрасными. Охрану предупредили, что в развалинах ещё могут быть уцелевшие защитники Крепости. «Мы никак не ожидали, что именно здесь, возле границы, русские задержат вермахт на целый месяц, – был вынужден признаться Умный Ганс. – Форсировав Буг, наши танки рванулись вперед, но вскоре пришлось отозвать их обратно - в помощь нашей инфантерии». Русские так упорно и яростно здесь защищались, что «из Германии на особых платформах были вывезены шестисотмиллиметровые пушки, чтобы они похоронили русский гарнизон в развалинах этой крепости...». Её штурм одними лишь пехотными подразделениями не давал желаемого результата, обрекая германскую армию на тяжёлые потери. Для немцев это было неприемлемо и лишено всякого смысла. В данном случае они предпочитали убивать русских на расстоянии. Экскурсанты бродили по руинам крепости, обходя кучи битого кирпича, сожжённую бронетехнику, и нагромождения рухнувших конструкций. Тут дуче приметил на стене надпись, сделанную большими буквами на русском языке. Ему стало любопытно. Он попросил перевести. Один из немецких офицеров чётко произнёс: «Я умираю, но не сдаюсь! Прощай Родина». Наступила неловкая пауза. Слова неизвестного русского солдата внесли резкий диссонанс в эйфорическое настроение высокопоставленных «туристов». Казалось, что несколько слов бесследно сгинувшего защитника Крепости внезапно вскрыли фальшь всех рассуждений фюрера о своей скорой победе. Муссолини был потрясён. Сейчас воочию он видел то, к чему долгие годы призывал свой народ, то, что считал наивысшей ценностью. И эту наивысшую ценность, он вдруг обнаружил в душе безымянного русского солдата, решившего погибнуть, защищая свою Родину. После этого дуче слушал длинные монологи Гитлера рассеяно, думая о чём-то своём. Так поразившая Муссолини надпись, была сделана неизвестным защитником Крепости 20 июля 1941 года на стене казармы 132-го отдельного батальона конвойных войск НКВД СССР, который вместе с гарнизоном Красной Армии до последней капли крови яростно отбивал атаки превосходящего противника, навсегда оставшись под стенами русской твердыни. Я УМИРАЮ, НО НЕ СДАЮСЬ! ПРОЩАЙ РОДИНА… Так думал человек, почти через месяц, после того как оказался в огненном аду без пищи и воды среди мёртвых тел своих товарищей, лишённый всякой надежды на помощь. У него был выбор. Немцы периодически предлагали всем желающим сдаться. Многие сдались. Но несмотря ни на что, оставались те, кто предпочитал плену смерть в бою. Предпочесть жизни смерть? Обыденное сознание соскальзывает с этой мысли. Очень трудно понять и принять всё то, что выходит за рамки нашего привычного, размеренного существования, в котором очень многие из нас бесследно потерялись. Когда читаешь фразу – Я УМИРАЮ, НО НЕ СДАЮСЬ, интуитивно ощущаешь, что человек, написавший её, смотрел на жизнь и смерть, иначе, чем все мы сейчас. Он видел что-то очень важное, то, чего, увы, сейчас не видим мы. Его сознание работало совершенно в иной системе ценностных координат, по совершенно иному духовному алгоритму. И читая эту фразу, понимаешь, что человек, написавший её, ощущал жизнь во всей её полноте и глубине! В этом особом состоянии сознания, когда до предела обострена духовная составляющая человеческой сути, каждая мысль и каждое действие имеет своё значение, свой вес, свою особую ценность. В данном случае речь идёт не только об осознанном выборе. Даже не это главное. В данном случае речь идёт об ОСОЗНАННОЙ ЖИЗНИ, ГДЕ ВСЁ ПО НАСТОЯЩЕМУ, где всё такое, каким оно должно быть. Речь идёт о жизни без фальши, где каждая твоя мысль и поступок неотделимы от твоей глубинной, истинной сути. В пограничном состоянии, между жизнью и смертью, душа человека полностью раскрывается, выворачивая себя на изнанку. В такой ситуации для мелкого, второстепенного, незначительного, которым переполнено наше обыденное существование, не остаётся места. В такие минуты, люди начинают думать только о главном, ОНИ ПРОБУЖДАЮТСЯ, они перестают суетиться и начинают уверенно совершать ПОСТУПКИ. Даже через десятилетия защитники Брестской крепости разговаривают с живыми. Они немногословны. Они говорят только ГЛАВНОЕ, только ВАЖНОЕ, только то, что должны услышать те, кому предназначаются эти слова. Но сказанное ими не для всех. Его услышит не всякий. Я не раз думал о том, А ЕСТЬ ЛИ У МЕНЯ, ЕСТЬ ЛИ У ЛЮБОГО ИЗ НАС, ЖИВУЩИХ СЕЙЧАС, ТО ГЛАВНОЕ И ВАЖНОЕ, КОТОРОЕ МОЖНО СКАЗАТЬ ОДНОЙ ФРАЗОЙ, ТО, ЧТО НЕЛЬЗЯ ПОТЕРЯТЬ НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ, ТО, ЧТО ДОЛЖНЫ УСЛЫШАТЬ НАШИ ДЕТИ, НАШИ ПОТОМКИ? На кирпичах наружной стены близ Тереспольских ворот в 1944-ом красноармейцы прочли надпись: «Нас было пятеро: Седов, Грутов И., Боголюбов, Михайлов, Селиванов В. Мы приняли первый бой 22.VI.1941. Умрем, но не уйдем!». Обратите внимание на слово «было». Живые люди писали о себе как о мёртвых. Эти русские солдаты спокойно и осознанно принимали смерть как лучшее из всего возможного. Что не давало им сдаться? Что позволило им расценить смерть, собственную гибель как меньшее из всех возможных зол? Почему? Почему остаться и умереть, для них было важнее, чем уйти и жить? Что же такое важное для себя они защищали среди развалин старой русской крепости? Что это? Какая сверхценность подняла простых русских мужиков над муками душевными и телесными, что позволило им стать выше смерти? В западной части казарм на стене была найдена такая надпись: «Нас было трое, нам было трудно, но мы не пали духом и умрем как герои. Июль. 1941». Здесь нет даже имён. Всё предельно лаконично. Только самое главное, самое важное. Безымянный русский солдат писал о Духе, который выше страдания и выше самой смерти! Безымянный русский солдат говорил о том, что его Дух не пал! Что мощь его Духа сильнее страдающей и гибнущей плоти, сильнее душевных мук, сильнее обстоятельств, сильнее убивающего врага! В центре крепостной цитадели остались руины православной Свято-Николаевской церкви. На одной из её стен была выцарапана надпись: «Нас было трое москвичей - Иванов, Степанчиков, Жунтяев, которые обороняли эту церковь, и мы дали клятву: умрем, но не уйдем отсюда. Июль. 1941». Там же, но ниже, была приписка: «Я остался один, Степанчиков и Жунтяев погибли. Немцы в самой церкви. Осталась последняя граната, но живым не дамся. Товарищи, отомстите за нас!» Почему-то мне не сложно увидеть этого русского мальчишку притаившегося среди развалин церкви с зажатой гранатой в руке, за мгновение до своей гибели. Почему-то его голос из далёкого прошлого, его предельно простые слова, рождают в моей душе бурю мыслей, чувств, образов, как будто он где-то рядом, как будто между нами нет ни времени, ни пространства, как будто я ещё успею добежать до него, как будто смогу помочь, как будто сумею остановить неизбежное… Все эти люди находились в разных частях Крепости. Каждый из них умирал по-своему, часто в одиночестве, но все они умирали за что-то ОДНО, общее и очень ВАЖНОЕ ДЛЯ ВСЕХ них. Помыслы и Дух этих великих Солдат были направлены к чему-то одному, к тому, что давало им невероятную духовную силу, о которую, в конце концов, разбилась всёсокрушающая военная машина Германии. Если бы в нашем сугубо материальном и предметном мире всё решали материя и предметы, Крепость не смогла бы стать препятствием на пути захватчика. Уж слишком неравными были силы. Уж слишком мало было у гарнизона оружия и боеприпасов. Уж слишком велика была нехватка офицеров. Уж слишком мал был сам гарнизон. Основные силы расквартированных в Крепости войск на момент немецкого вторжения были отправлены на манёвры. Поэтому в ночь начала войны гарнизон насчитывал в общей сложности около двух полков пехоты. Это – где-то 8 тысяч человек (не считая членов офицерских семей, персонала госпиталя и больных). Причём это были мелкие подразделения разных частей, разбросанные по всей крепостной территории и не представлявшие в целом единого войскового организма. Почти все старшие офицеры находились в летних лагерях либо ночевали на городских квартирах. Тот же комсостав, который жил в домах на территории Крепости был почти полностью уничтожен утренним артобстрелом и эффективными действиями немецких диверсионных групп. Именно поэтому вся организация обороны Крепости легла на плечи небольшого количества младших офицеров, живших в общежитии при штабе, и сержантов. На участке фронта, где располагалась Брестская крепость, наступала 45-я немецкая пехотная дивизия 12-го армейского корпуса, имевшая боевой опыт польской и французской кампаний. Сформированная в Австрии, она была на особом счету у Адольфа Гитлера. Он очень пристально следил за её успехами. И солдаты 45-й дивизии это знали. Именно поэтому в каком-то смысле под стенами Крепости сокрушительная воля германского фюрера столкнулась с волей Русского Солдата. Общая штатная численность боевых подразделений дивизии составляла более 15 тысяч солдат и офицеров. Кроме того, у немцев помимо дивизионного артполка (орудия которого не пробивали полутора-двухметровые стены казематов) были две 600-мм самоходные мортиры 040 (так называемые «Карлы»). Также у немцев в районе Брестской крепости были ещё 9 мортир калибра 211 мм. И полк реактивных многоствольных минометов (54 шестиствольных «Небельверферов» калибра 158,5 мм). Учитывая все вышеперечисленные факторы и неожиданность немецкого нападения, можно уверенно утверждать, что в соответствии с «военной арифметикой», гарнизон Крепости должен был капитулировать через 6-10 часов. Однако в действительности произошло то, что выходило за рамки не только «военной арифметики», но психо-физических возможностей человека. Единое, координированное сопротивление гарнизона Крепости было сломлено лишь к утру 30 июня. Однако и после этого Крепость продолжала защищаться. Уже не было единой обороны, не было постоянного взаимодействия и связи между отдельными группами обороняющихся, сопротивление распалось на множество мелких очагов, но стало ещё упорнее, ещё яростнее и ожесточеннее. Лишь 23 июля, потеряв всех своих бойцов, предельно обессиленный, кидая гранаты и отстреливаясь из двух пистолетов, тяжелораненым в плен к немцам попал последний командир Крепости – майор Гаврилов. Немцы были так поражены его невероятным сверхчеловеческим, сверхъестественным героизмом, что не расстреляли его, а привезли как некое русское чудо для демонстрации немецким генералам и офицерам в лагерь для военнопленных. Уже тогда о нём ходили легенды. Но последний командир Крепости не был её последним защитником. Потеряв всех своих офицеров, русские солдаты продолжали сражаться без приказов и руководства. Они не желали спасения, они хотели лишь одного – умереть с оружием в руках. Вермахт смог окончательно сломить сопротивление твердыни лишь 26-27 июля. Таким образом, Крепость сражалась более месяца. То, что тогда там произошло нечто невероятное, понимаем сейчас не только мы. Летом 1941 года это прекрасно понимали и немцы. Именно поэтому Гитлер посетил Крепость лично… Продолжение следует. Андрей Ваджра, специально для alternatio.org