Поддай!

Конец октября 1971 года. Настроение – хоть куда: скоро ДМБ, домой, и прощай, флотская юность, здравствуй, гражданская жизнь.

Только забыли мы, десять корабельных „годков”, уже подготовивших парадную дэмэбэшнюю форму, что служба пока не закончена, а раз так, то и сюрпризы не исключены. Что и произошло: давно бродившие по дивизии слухи о том, что наш малый противолодочный корабль №192 подлежит консервации, подтвердились. Что означало как минимум месячное сидение в дивизионе консервации в Очакове в то время, когда моряки будут массово разъезжаться по домам.

Мы, конечно, бухнулись на колени перед командиром дивизиона с нижайшей просьбой расселить нас по другим кораблям, дескать, Очаков – это надолго, а домой уже сейчас хоцца. На что он ответил:

-Домой? А кто вас держит? Чем сильнее будете гонять молодых в Очакове, тем скорее окажитесь дома.
Легко сказать – гонять. Молодым как раз торопиться и некуда: в дивизионе консервации ни тебе вахт, ни учебных тревог, ни авралов, ни стрельб – ковыряйся помаленьку в своем заведовании, а служба идет. Словом, зацепил нас буксир (свои двигатели уже не включали), и потащил в далекий город Очаков...
Такой себе небольшой скучный городишко, куда даже в увольнение не тянуло. Да и что нам, десятерым, то увольнение, когда скоро оно окажется бессрочным? А на праздник, 7 Ноября, трое матросиков ушли в „самоволку”. Двое из них служили по второму году, один, Карапетян, вообще по первому. Чего этот ара рванул с корабля я до сих пор не пойму. Уникальный матрос был: идет – спит, сидит – спит, обедает – спит. Как он вообще на флот попал...

Короче, всех троих поймал патруль, привел на корабль, сдал – делайте, мол, с ними что хотите.
...Утро 8 ноября. Построение на верхней палубе. Офицеры с жуткого перепоя (на концервацию командир получил 50 литров спирта, которого мы на боевых постах, конечно, не видели), решают, что делать с самовольщиками. Наказать, разумеется, нужно, но все-таки праздник, да и сами господа офицеры вчера...того, экипаж-то все видел.
Командир нашел простое решение: дал команду прочистить забившееся в матросском гальюне (туалете) очко. Так как делать было нечего, у штрафников тут же оказалась куча советчиков. Решили так: размотать бухту проволоки, Карапетяна спустить на плотике за борт, потом один конец проволоки засунуть в очко, а когда он выйдет наружу из отверстия в борту, Карапетян схватит его и - вверх-вниз, вверх-вниз, как пилой.
Так и сделали: пилили-пилили, но очко воду не пропускало.
-Ерунда все, мужики. Надо подключить пожарный шланг, там давление – будь здоров, и напором выбить эту пробку из дерьма.
Рацпредложение подал дежурный по низам старший матрос Вовка Щеглов, веселый разбитной парень из Мытищ.
Подключили: один штрафник засунул металлический раструб шланга в очко, другой устроился возле маховика подачи воды. Надо сказать, что друг другу они не видели, так что на связь между ними стал Щеглов.

Дали воду. Не проходит.
- Пусть поддаст напора, - говорит тот, который в гальюне.
- Поддай, - дублирует Щеглов.

Поддал. Нулевой эффект.
- Пусть еще поддаст...
- Поддай...

Шланг уже заметно вибрировал, из очка вываливались коричневые хлопья, но пробка не желала пробиваться.
- Хорош, ни хрена не получается. Вырубайте воду, - тот, в гальюне.
- Поддай, - невозмутимо сказал Вовка.

Раструб под действием реактивной тяги рванулся из очка, бедняга повис на нем всем телом так, что ноги оторвались от палубы...
- Вырубайте воду, в гробину бога душу мать!
- Поддай...

Хлопья дерьма летели из очка на робу, волосы, на лицо, забрызгивавли стены, и тут получился совсем уж голливудский трюк: матросик оттолкнулся от унитаза, вылетел спиной вперед из гальюна, в полете успев захлопнуть дверь ногой, покатился по палубе, а в гальюне бешено колотил по палубе металлический раструб.
На матроса страшно было смотреть: весь в дерьме, белые вращающиеся в разные стороны глаза.
- Убью, б..!

Он схватил швабру и помчался на надстройку, где за маховиком сидел ничего не подозревавший другой штрафник. Мы покатывались со смеху, наблюдая, как они носились между пушкой и надстройкой: один с белыми глазами, а другой без всякого понятия, о том, что, собственно, происходит. На этот топот вышел из каюты командир корабля. И едва не столкнулся нос к носу с носителем швабры.
- Стоять! Смирно! Что случилось? Что это у вас за вид?
- Понимаете, товарищ командир... я говорю – хватит, а он, сука, поддает...не поддавай, говорю, а он поддает... вся эта параша на меня льется, а он поддает... я ему, гаду – не поддавай...убью...
- Ничего не понял: поддавай, не поддавай. Щеглов, что здесь происходит?
- Не могу знать, товарищ командир. Пробивали очко согласно вашему приказу.
До командира, похоже, дошло. Но улыбку он сдержал.
- Ладно, больше никаких разбирательств.... И постирайтесь, что ли...
Робы мы стирали просто: расстилали их на палубе, стаканчик специального раствора, жесткая щетка в руки – и вперед.
Так матросик и поступил – правда, для страховки шарахнул полведра раствора. И потом мощным напором начал этот коктейль смывать.
И вдруг послышался голос, как с того света:
- Э-эййй...
Мы оглянулись...
- Э-эййй...
- Братва, мы ару за бортом забыли, - спохватился Щеглов. –Боевая тревога, давайте поднимать...
Карапетян стоял на плотике и, конечно, по обыкновению спал. Проснулся только тогда, когда на него сверху полилась мыльная, вперемежку с дерьмом, вода...
...А потом было возвращение в Севастополь, беготня с „бегунками” по дивизионным канцеляриям, железнодорожный вокзал, восемь часов езды, Запорожье, дом.

Виктор ЖАРОВ