Десять лет без права переписки получил в 1938 году отец жительницы Запорожья Валентины Таран, осмелившийся дважды сообщить в Москву о голоде в украинской деревне начала 30-х годов. И только после смерти Сталина она узнала, что формулировка такая означала не что иное, как расстрел.
Арестованный 17 сентября 1937 года командир 82-го отдельного строительного батальона Приморской группы войск 37-летний майор Александр Марченко был признан виновным в том, что якобы «являлся активным участником антисоветского военно-фашистского заговора, действовавшего в РККА и ставившего своей целью свержение Советской власти и реставрацию капитализма в Советском Союзе». К высшей мере наказания выездная сессия военной коллегии Верховного Суда СССР приговорила его 8 марта 1938 года.
Приговор был приведен в исполнение в тот же день.
Перевод, похожий на ссылку
«Моя жизнь до ухода в армию влачилась в нищенской обстановке, — бесхитростно и несколько коряво писал в марте 1936 года пребывавший тогда в должности начальника штаба полка Александр Марченко. — После школьной скамьи пришлось с двенадцати лет зарабатывать своими собственными руками на кусок хлеба».
А далее, заметив, что в Красную Армию в 1919 году «защищать завоевания Октябрьской революции» он записался вполне осознанно, майор подчеркивает: «Я честно и стойко дрался, не щадя ни своего здоровья, ни своей жизни». И армия впоследствии воспитала из него, как он сам подчеркивал, «стойкого бойца, готового в любую минуту отдать свою жизнь за неприкосновенность границ родины».
— В Москву, наркому Климу Ворошилову, — рассказывала мне при нашей встрече дочь репрессированного комбата, — отец писал дважды — в 1932 и в 1934 годах. В своих обращениях честно рассказывал, что происходит в сельской украинской глубинке [а мы тогда жили на Полтавщине] и просил наркома перевести его на службу в более сытные края. Поверьте, не о себе отец беспокоился, а о детях своих — обо мне и брате.
— Обращения дошли до адресата?
— Думаю, дошли. Потому что отца переводили с места на место дважды: и в 1932-м, и в 1934-м. Но если в первый раз перемещался по службе он в пределах Полтавской области, то во второй раз наркомат обороны отправил его на край света — в Приморский край. Как в ссылку отправили. Первым туда уехал, естественно, папа, а мы с мамой отправились в долгий путь чуть позже — в начале 1935 года. И жили в Приморье до сентября 37-го.
— До ареста отца?
— До ареста. Но в отпуск на родину, в Черниговскую область, папа ездил каждое лето — вместе с нами, конечно. И летом 37-го тоже ездили. Ну а в день возвращения, 17 сентября, к нам пришли с обыском трое энкавэдистов.
— Многое нашли?
— Обнаружили в шкафу и забрали с собой два новых офицерских ремня, которые отец не успел сносить, и новую кобуру. И перед уходом говорят отцу: «Собирайся». Мать заплакала, запричитала: что мне, мол, делать-то? С малыми детьми на руках остаюсь. Мне тогда, кстати, неполных пять лет было, а брату и того меньше — два годика. «К моим родственникам уезжай», — только и успел ей посоветовать папа. А энкавэдисты уже приказывают маме: пределы Приморского края вам надлежит покинуть в 24 часа!
— Уложились?
— А что нам оставалось? На дорогу деньги по крохам собирали: продали за бесценок все, что было в квартире. А, вернувшись в Украину, то у одного отцовского брата на кухне жили, то у другого. Тоже на кухне. Потом у сестры отца поселились. Так и перебивались.
— А когда узнали, что с отцом?
— В феврале 1938 года к нам из Приморья приехал его сослуживец. Привез записку, переданную отцом из тюрьмы. «Груня, — обращался он к матери, — погибаю невинным. Береги детей и себя». Официально же нас уведомили, что майор Марченко, как враг народа, приговорен к десяти годам без права переписки.
— Прошло десять лет…
— И в 1948 году я впервые обратилась в органы Госбезопасности с просьбой сообщить хоть что-нибудь об отце. На что мне ответили: если вы и дальше будете интересоваться судьбой врага народа, мы… плотно заинтересуемся вами.
Как объяснила Валентина Александровна, дело по обвинению ее отца пересмотрели лишь 5 октября 1957 года. Майор Марченко был реабилитирован. Посмертно.
Член военно-троцкистской организации
В чем же провинился комбат, какие обвинения ему были предъявлены при аресте и в ходе следствия?
Обратимся к документам.
«За троцкистские высказывания арестован Марченко А. Д., который, по имеющимся данным, достаточно изобличается в систематическом вредительстве… Сержант Госбезопасности Пискунов». Это — из постановления об аресте комбата.
«Я, сержант Госбезопасности Мушков, нашел, что Марченко А. Д. состоял членом заговора». И далее, обшарив, видимо, взглядом потолок, малограмотный сержант глубокомысленно изрекает [без правки]: «Ставившей (?) своей целью путем вооруженного свержения советской власти с подготовкой к этому проведению ряда вредительских актов в области подрыва экономической мощи советской власти и создания недовольства среди военнослужащих». Это — из постановления о предъявлении комбату дополнительных обвинений.
Судя по протоколам допросов, майор мужественно держался в тюрьме до начала ноября 1937 года, отрицая все глупые обвинения в своей адрес. А в день рождения дочери Валентины, 4 ноября, сломался.
Это ж какие меры физического воздействия нужно было применить к человеку, «стойкому бойцу», как он сам о себе писал, чтобы заставить его признаться к причастности к «контрреволюционной военно-троцкистской организации»?
А еще в ходе следствия всплыли события, относящиеся к 1932 году. С того времени — с момента первого рапорта наркому Климу Ворошилову, некогда честно и стойко дравшийся с врагами командир и попал, как можно было понять, под наблюдение органов всесильных.
Обращаюсь вновь к документам. В частности, к протоколу очередного допроса комбата:
— Мы располагаем данными, — заявил ему однажды сержант Мушков, — что вы занимались агитацией против мероприятий советской власти. Признаете ли вы это?
— Признаю, — согласился комбат. — В 1932 году, приступив к выполнению обязанностей начальника военной школы, неверно информировал политотдел корпуса, сообщив, что в школе много курсантов, писавших в своих докладных записках о том, что их семьи в деревне сидят без хлеба, а помощи местные власти не оказывают.
— Неверно вы даете показания, — не дослушивает сержант из гебистских цицеронов и продолжает в свойственной ему манере: — Вы среди командиров в 1932 году высказывали данное правооппортунистическое настроение по отношению постановления ЦК, а именно говорили так: «Постановление ЦК, чтобы у красноармейцев не отбирать хлеб, только на бумаге существует, а делается полнейшее безобразие. Как же я после этого могу сочувствовать да разбирать настроения, когда это на самом деле есть действительность — забирают до основания хлеб на селе».
Вот так: все слышавшая и все бравшая на карандаш власть никому не прощала своемыслия.
Никому. Ни единому человеку. Не простила она и майору Марченко, пометив его дело примечательным грифом: «Хранить вечно».
Эти мерзавцы надеялись, что пришли навсегда и поэтому могут творить все, что им придет в голову. И никто не узнает об их преступлениях.
Их кровавый вождь Сталин, фамилия которого, кстати, очень похожий на окрик тюремщика, видимо, забыл евангельскую истину: «Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы».
А должен был бы помнить — ведь в свое время в духовной семинарии учился.
Владимир ШАК
Комментарии:
нет комментариев