Говорят, что история не имеет сослагательного наклонения. Однако в действительности сами историки зачастую ее трактуют по-разному. К истории Катыни это имеет непосредственное отношение.
Много лет с легкой руки главного гитлеровского пропагандиста Геббельса была распространена версия о непосредственном участии в этой трагической истории советской стороны. Насколько это соответствует действительности, сегодня пытаются выяснить эксперты разных стран. Рассекреченные документы и вновь вскрывшиеся факты помогают нам это сделать.
Свидетельств, опровергающих «геббельсовскую» версию событий в Катыни (которую, к сожалению, приняло и российское руководство), более чем достаточно.
Возьмем, скажем, показания Вацлава Пыха, находившегося в советском плену с сентября 1939-го по июль 1941г. По его словам, летом 1941-го он был командирован в польские офицерские лагеря под Смоленск для организации их эвакуации. Прибыл в лагерь №2-ОН за несколько часов до захвата его немецкими войсками. Попал в немецкий плен. Был в числе поляков, расстрелянных в Козьих Горах – случайно остался жив, сумел выбраться из общей могилы и, несмотря на огнестрельное ранение головы, добрался до расположения советских войск.
Далее служил в армии Андерса. Утверждает, что в 1944г. в Италии польские контрразведчики застрелили как нежелательного свидетеля катынских событий его коллегу по лагерю №2-ОН Роланда Мерского, попытавшегося сообщить английским властям об истинных обстоятельствах захвата немцами этого лагеря. Пытались убить и самого Пыха. Вот отрывок из его показаний:
«Я доехал до Днепра. Казалось, что мост был испорчен. Однако через него мне удалось перебраться. Смоленск остался у меня с левой стороны. Я обошел его с севера и на Витебском шоссе натолкнулся на лагеря для военнопленных. Лагерь, к которому я подошел, имел название № 2-ОH...
Я заметил, что все было приготовлено к эвакуации. Автомашины и подводы были загружены одеждой и продовольствием. Офицеры НКВД с оживлением беседовали о сбрасывании на парашютах советских войск в тылы немецкой армии. Начальник, проверив мои документы, распорядился пока отвезти меня в лагерь №2-ОH. Он просил меня повлиять на пленных, чтобы они ускорили подготовку к эвакуации, так как время не ждало. Проверка моей личности была отложена на следующей день.
В лагере №2-ОH, куда меня привезли, я увидел, что офицеры к эвакуации не собираются. Они лежали на постелях и запрещали желающим готовиться в дорогу... Пленные уже знали о советско-польском соглашении. Это, по моему мнению, оказало влияние на то, что они начали выставлять перед НКВД нелепые требования. Например, они заявляли, что лагерь покинут только на автомашинах, а пешком не пойдут; кто же покинет лагерь, тот является предателем и будет привлечен к суду в Польше. Я старался рассказать, что на востоке формируются польские части и ожидают польских офицеров. Я услыхал голоса, что без них армия не обойдется и именно поэтому СССР вынужден считаться с ними и уважать их требования. В конце концов на меня крикнули, чтобы я заткнул рот и не болтал, если меня не спрашивают. До поздней ночи между пленными, особенно среди старших офицеров, продолжались споры, раздоры и ругань.
Утром меня разбудили возбужденные крики офицеров, и я увидел протискивающихся к выходу людей. Выйдя за ними, я увидел, что лагерь окружен немецкой стражей.
Через некоторое время польский комендант лагеря выстроил пленных по-военному, и когда подошли немцы, отдал им рапорт. Немцы проверили присутствующих по именным спискам, захваченным, вероятно, у НКВД. Пленным было сказано, что их захватили с лагерем, и через переводчика зачитали лагерный распорядок, из которого я узнал, что второй дисциплинарный проступок карается смертью...
...Вскоре начали вывозить группы офицеров, которые лучше показали себя на работе. Их вывозили в сторону Смоленска, как говорили, на железнодорожную станцию.
Разумеется, это было поводом к тому, что пленные начали прощаться друг с другом, прощали друг другу обиды, клялись посещать друг друга и т.д. Каждая отъезжающая группа забирала с собой письма в Польшу.
Наконец, в бараке я остался один. Дежурный немец через переводчика спросил меня, почему я не выехал. Я ему ответил, что меня не вызывали. Он проверил списки, приказал садиться в автомашину, и мы поехали в сторону Смоленска.
После того как проехали более 10км, автомашина свернула на проселочную дорогу и подъехала к вилле, которая находилась на расстоянии 180–220м от шоссе. Меня привели к начальнику Арнесу или Арне. Тот выслушал немца, который меня привез, достал сумку и продолжительное время что-то искал в ней. Затем потребовал у меня удостоверение личности. Я подал ему польское. Другие документы я порвал и выбросил в уборную. Начальник посмотрел удостоверение личности, проверил еще раз списки и через переводчика спросил, откуда я тут взялся. Я ответил, что убежал из других лагерей, хотел добраться домой и по дороге попал в эти лагеря. На это мне было отвечено, что я являюсь специально присланным коммунистом, ибо моей фамилии нет в списках. Желая спасти положение, я начал объяснять, что действительно являюсь пленным, и что был комендантом в прежнем лагере, откуда убежал из-за того, что после объявления амнистии группа врагов пыталась убить меня.
Мне подали карту и предложили показать этот лагерь. После того как я показал, меня спросили, сколько времени я нахожусь здесь. Я соврал, заявив, что больше месяца, в то время как в действительности находился всего несколько дней. Затем они начали о чем-то говорить по-немецки. Из их разговора я запомнил повторяемые несколько раз слова: firer, gebels, befal.
После этого разговора начальник Арне похлопал меня по плечу и что-то громко сказал по-немецки. Присутствующие также громко рассмеялись. Переводчик объяснил, что скоро я присоединюсь к своим соотечественникам. В ответ на это заявление, обращаясь к начальнику, я сказал по-немецки известное мне слово danke. Вслед за этим они снова рассмеялись...
...Нас провели от виллы каких-нибудь 600–800 м по направлению к вновь выкопанным убежищам, которые находились на расстоянии 200–220м от шоссе. Подойдя к яме, я почувствовал сильный удар в затылок и потерял сознание.
Когда я очнулся, то почувствовал на себе какую-то тяжесть и во рту горький привкус. Было темно, и чувствовался какой-то необъяснимый смрад. Я выкарабкался наверх и увидел, что лежал в яме, наполненной трупами, слегка присыпанными землей. Я заровнял после себя землю. Несмотря на нестерпимую боль, дополз до шоссе и там спрятался в кустах.
Насколько было возможно, я очистился от крови и земли и начал убегать в поле, ибо от виллы доносились крики по-немецки, а также визг и лай собак.
Оказалось, что пьяный немец, который стрелял мне в затылок, ранил меня несмертельно.
Шрамом, полученным от того выстрела, я могу в любую минуту доказать то, о чем рассказываю...
Есть свидетельства Валентина Свидерского, который подростком пережил немецкую оккупацию. Когда в 1943-м немцы стали показывать на оккупированных территориях пропагандистские фильмы о «зверствах большевиков в Катыни», Валентин (до войны увлекавшийся филателией) обратил внимание на попавший в кадр почтовый конверт, найденный в кармане у одного из польских офицеров, якобы расстрелянных весной 1940г. На этом конверте была наклеена советская почтовая марка, выпущенная к 20-летию штурма Перекопа Красной Армией. Но дело в том, что эта марка вышла в ноябре 1940-го. Свидерский поведал об этом своим друзьям и знакомым, вместе с которыми потом неоднократно ходил на показы фильма, внимательно рассматривая вместе с ними марку и обсуждая ситуацию. Слухи о марке широко распространились среди местных жителей и стали известны немецкой полиции. После этого показ пропагандистских фильмов о Катыни прекратили.
Есть данные Ксенофонта Агапова, бывшего спектрометриста металлургического завода №95 в Кунцево. В октябре-ноябре 1941-го, по его словам, он добирался из Москвы до г. Верхняя Салда (Свердловская обл.) по железной дороге, и в том же эвакуационном эшелоне ехали примерно 80 пленных польских офицеров, сумевших уйти из лагеря под Смоленском. Поляки, свидетельствовал Агапов, были сильно истощены, поскольку им пришлось, как они рассказывали, около двух месяцев пешком выходить из района Смоленска за линию фронта в советский тыл.
Катынское дело нуждается в дальнейшем тщательном изучении, причем беспристрастном – без оглядки на уже озвученную высокопоставленными персонами версию. В частности, необходимо открыть все архивы, в которых есть информация, имеющая к нему отношение. Те, кто не признает «геббельсовской» версии об ответственности советского руководства за расстрел поляков, как раз и выступают с требованием обнародовать все существующие материалы.
В ходе встречи представителей думской фракции КПРФ с российским президентом еще в мае 2009г. Геннадий Зюганов передал главе государства официальное письмо с просьбой рассекретить архивные документы, содержащие сведения об истинных обстоятельствах Катынского дела. Далее состоялась личная встреча Зюганова и Медведева, на которой Геннадий Андреевич призвал открыть для общественности документы, относящиеся к этой теме.
В мае-июне 2009-го в соответствующие российские архивы даже было разослано письмо с просьбой рассекретить соответствующие документы и с положительной резолюцией Дмитрия Медведева. Но... рассекречены лишь два второстепенных документа политуправления 1-го Украинского фронта, которые содержат свидетельства граждан Германии, причем доказывающие виновность немецкой стороны в Катынском расстреле.
Так что Катынская история еще не закончена, не все материалы изучены, не все факты вскрыты.
По материалам газеты "2000"
Название издания Всеукраинская об- щественно-полити - ческая газета "
Комментарии:
нет комментариев