Юрий Лаер довольно разносторонний человек, с ним можно говорить, как с бывшим сотрудником милиции, спортсменом и судьей международной категории или директором городского Дворца спорта. Но накануне Международного дня ликвидатора аварии на Чернобыльской АЭС, который отмечается 14 декабря, Юрий Александрович вспоминает о месяцах, проведенных в Чернобыльской зоне.
— Юрий Александрович, как Вы попали в Чернобыль?
— Когда произошла авария на ЧАЭС, я работал в Бердянском горотделе милиции в должности заместителя командира роты патрульно-постовой службы по политчасти. А работники милиции и пожарные, это те, кто первыми попали в Чернобыльскую зону. И мне на тот момент приходилось распоряжаться чьими-то судьбами, естественно, по приказу вышестоящего начальства направляя их туда. А в 1987 году, в сентябре пришла и моя очередь, потребовался политрук.
— Сколько Вы проработали там?
— Так получилось, что вместо одного месяца, на который меня посылали, я пробыл в зоне четыре. Прибыл 23 сентября 1987-го и уехал уже в конце января 1988 года.
— На тот момент у Вас уже была семья?
— Когда меня послали в Чернобыль, моей старшей дочери было 8 лет, средней 5 лет и самой младшей — всего две недели. Представьте себе, трое маленьких детей, жену только из роддома забрал. Мой непосредственный начальник пытался тогда звонить вышестоящему, объяснять ситуацию, что трое детей мал мала меньше… Но там ответили: «Коммунисты вперёд!» Тогда это было еще актуально и обсуждению не подлежало. Так что, жену пришлось оставить с грудным ребенком.
— Чем Вы занимались в Чернобыльской зоне?
— Я был начальником маршрута. Зона была разбита на четыре маршрута или района. Каждый из них охранялся сотрудниками милиции. Еще один, пятый маршрут был уже за пределами 30-километровой зоны. На моем маршруте находилось 11 сёл. В каждом селе располагался пост из 1-2 милиционеров. Главной задачей была охрана общественного порядка и охрана от мародерства. Дома были закрыты, заколочены, опечатаны, и каждый день патруль делал подворный обход села, проверял, не сорваны ли печати. Кроме того, на моем маршруте стояли 4-5 военных частей, которые выполняли свои функции в зоне. Все эти военные жили в селах, в заброшенных детских садах и школах. В ноябре-декабре перед нами были поставлены новые задачи. В то время пошла повальная волна возвращенцев. Люди стали возвращаться в свои дома.
— Несмотря на опасность?
— Несмотря на предупреждения об опасности, на то, что эти дома им уже по закону не принадлежали, люди, особенно старики, все равно возвращались. Ведь многие прожили там всю жизнь. Перед нами стояла задача не пустить этих людей домой. И это было для нас самое страшное. Возвращались на машинах и пешком, с маленькими детьми. Мы стали рыть рвы, чтобы воспрепятствовать этому. Но, некоторым все же удалось войти в села, сорвать замки и попасть в дома. Они остались. И тут передо мной встала еще одна задача, вернее, я сам ее себе поставил, потому что понимал, что этим людям некому помочь, кроме меня. Ведь магазины не работали, в селах не было ни еды, ни воды. А я ежедневно, как командир, выезжал в штаб, который находился в поселке Зорино. Там была большая столовая, где я брал продукты, горячую еду и развозил ребятам по всем сёлам. Кроме этого мы еще получали паек. Если честно, кормили нас очень хорошо. Эти четыре месяца я прожил, как при коммунизме: черную икру ели банками, разносолы всякие, напитки. Если «Боржоми» сегодня только состоятельные люди себе позволить могут, то я тогда на каждую точку ежедневно развозил по ящику. Мы этой водой умывались, потому что другой мыться нельзя было. И я, естественно, не мог оставить без еды и вернувшихся людей. Привозил им и молоко, и масло, придумывал что-то, выменивал по бартеру. Плюс все же было оборвано: связь и прочее. Военные ко мне со своими проблемами приходили, я их решал, а их руками помогал жителям. Договаривался с военными, чтобы они кому электропроводку сделали, кому крышу починили. Так что, я чуть ли не председателем колхоза стал. Когда уезжал, люди со слезами провожали...
— Что Вас больше всего поразило, когда Вы попали в зону?
— Наверное, то, как выглядели сёла. Заросшие дворы, разломанные заборы, крыши проломленные, ведь прошел уже год, как они были брошены. К тому же, это были бедные села: не дома, а мазанки какие-то, сарайчики, все позарастало, трава выше жилья. Вечером темно, света нигде нет. Хоть волком вой. Сейчас такое только в ужастиках показывают. Еще сильные впечатления остались от автомобильного кладбища. Громадный котлован, как стадион, и туда на дно отправляются машины. Я был на кладбище правительственных машин, черные «Волги», лимузины — около тысячи, а сверху загоняют танки и начинают их «утюжить». Смотришь в салон, красота, бархатные сидения, а прикоснуться нельзя… Весь этот металлолом там похоронен, и «КамАЗы» и «ЛАЗы». А было такое, что приезжает зам. командира по тех. части, которая у нас стояла: «Выручай, из десяти «КамАЗов» только два работают». Мы едем на это кладбище, я договариваюсь с охраной, они снимают с этих машин детали, чтобы свои запустить. Запускали и работали, потом, конечно, приходилось всю эту технику там же и хоронить.
— А что больше всего запомнилось?
— У меня был пропуск по территории зоны, и мы поехали на реактор. Всюду запрещающие таблички, люди в респираторах, в защитных одеждах, и сама эта махина бетонная. Вот тогда только и понял, где собственно нахожусь. И это, несмотря на то, что уже несколько месяцев там жили. Просто, когда ездишь только по селам, то как-то не ощущаешь до конца всей серьезности. Ну, работа, как работа. Выполняешь свои обязанности, живешь, помогаешь людям. А ведь все вокруг заражено, яблоки есть нельзя, семечки щелкать нельзя…
— А зачем поехали?
— Ну, как же! Быть там, и не увидеть! Это все равно, что быть в Париже и не взглянуть на Собор Парижской Богоматери. Такова человеческая сущность.
— Насколько сильно отразился Чернобыль на здоровье?
— Тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить. Чувствую я себя нормально, и волосы, как видите, еще не все выпали. Правда, когда я оттуда приехал, то месяца полтора из больниц не вылазил, вегето-сосудистая дистония, суставы и прочее. Зубы потерял, они просто мягкие стали, начали высыпаться. Вообще-то, я недисциплинированный «чернобылец», нужно ежегодно медкомиссию проходить, а я первые лет 15 вообще не проходил, и сейчас через раз. Я считаю, когда не ищешь в себе болячки, то оно лучше. Хотя, вполне возможно, просто не прижало еще по-настоящему.
— Говорят, что люди, прошедшие Чернобыль, как-то по-иному смотрят на жизнь?
— Знаете, это, как ребята, которые войну прошли, то они сильнее жизнь ценят, потому что могли ее потерять в один миг. Здесь что-то подобное. Когда видишь эти заброшенные села, понимаешь, во что в одно мгновение может превратиться твой дом, родное место, где ты живешь. Начинаешь более бережно ко всему этому относиться, стараешься каждый сантиметр сберечь.
Ирина АННИНСКАЯ
Досье «Делового» //
Юрий Александрович Лаер родился 29 июля 1957 года в Бердянске. Окончил БГПИ, работал заместителем директора ПТУ №19, в горотделе милиции. Участник ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС. Вице-президент Федерации пауэрлифтинга Украины, судья международной категории.
Комментарии:
нет комментариев