История из современности, получившая неожиданное продолжение в прошлом

На втором году службы к нам в часть – в заместители к начальнику политотдела майору Климову, прозванному нами Чушком — за особую, с повизгиванием, манеру ведения разговора, прислали майора Мысливца, о котором я уже упоминал.

— Какие у двадцатилетнего шалопая из приморской шпаны могут быть убеждения?  — встретив меня, стал рассуждать вслух майор, только-только вернувшийся с большего совещания политработников, на котором начальник политуправления Тихоокеанского флота вице-адмирал Владимир Сабанеев, призывая усилить пропагандистскую работу среди личного состава, назвал вдруг меня: есть, дескать, такой-то морской пехотинец, имеющий антисоветские убеждения.   Услышав об этом от приставшего ко мне майора, я сразу же зауважал себя – вице-адмиралы не каждого матроса по фамилии знают ведь, а майору резонно заметил:

— Зоя Космодемьянская за свои убеждения на виселицу пошла, хотя ей даже двадцати лет не было.

Мой визави захлопал на меня глазами и, не придумав ничего другого, брякнул:

— Но ты же на виселицу не пойдешь.

— Не пойду, — согласился я, улыбаясь.

Майор вздохнул и вдруг спросил – словно у самого себя:

— Ну, что путного из такого человека может выйти?

И добавил, уже обращаясь ко мне:

— Кем ты собираешься стать после службы?

И я, не задумываясь, объявил:

— Замполитом, товарищ майор, как и вы!

На что услышал следующее:

— Как только ты станешь замполитом, Вооруженные силы Советского Союза перестанут существовать.

— Очень постараюсь, — выпалил я.

И майор закричал так, что на соседнем тополе притихли вороны, переругивавшиеся вполголоса:

— Исчезни с моих глаз!

Я с удовольствием исчез, но вся дальнейшая моя служба проходила под контролем майора Мысливца, а, так как именно он вел еженедельные политинформации, на которые весь личный состав части собирали в клуб, героем этих информаций, кроме мирового империализма, нередко становился и я.  Как только майор заговаривал о происках этого самого империализма, он тут же вспоминал обо мне и из его дальнейшей речи следовало, что, в то время, как страна советов продвигается по пути к светлому будущему, я – вместе с мировым империализмом, естественно, пытаюсь спихнуть ее с этого пути. Но у меня, заявлял майор, ничего не получится: «Мы дадим им, — добавлял он грозно, — решительный отпор». Им – это мне и мировому империализму.

А как-то в сердцах майор заявил мне: была бы моя воля, взял бы пистолет, отвел тебя за кочегарку и пристрелил. Будь моя воля, ответил я майору, глядя ему прямо в глаза, я бы тоже знал, как распорядиться пистолетом. В общем-то, я человек не дерзкий, можно даже сказать, сдержанный, но когда достают, за словом в карман не лезу. А майор тогда меня достал. Ведь прежде пистолета с кочегаркой случилось вот что: пристав в очередной раз ко мне, он вдруг спросил: кто твой отец? Фронтовик, ответил я, не поняв, к чему клонит майор. И тут последовал вопрос, шокировавший меня: «На чьей стороне он воевал?» Взяв себя в руки, я ответил: «Если бы, товарищ майор, мы с вами были на гражданке, вы бы постеснялись спрашивать такое. Знали, что в ответ можете получить по физиономии». Вот тут майор и брякнул про пистолет и кочегарку. Собственно говоря, я всегда в жизни руководствовался правилом: никого не бойся и ни у кого ничего не проси. Никого и ничего. Распространялось оно и на майора Мысливца. К тому же, я тогда уже почти два года отслужил, имел четыре отсидки на киче – четырежды, то есть, арестовывался с направлением на гауптвахту, где в общей сложности – за двадцать пять месяцев службы, провел почти месяц — 29 суток, на майора поэтому смотрел если не свысока, то без робости – точно. Кстати, четвертый арест я получил уже пребывая на киче – за неподчинение начальнику караула, охранявшему гауптвахту, лейтенанту примерно моего возраста: он приказал поднять окурок, который сам же демонстративно бросил мне под ноги, я отказался. И схлопотал добавочный срок – ДэБэ, как говорили кичмари. Что же касается майора Мысливца, то он, конечно же, не простил мне дерзости и на ближайшей политинформации в клубе решил принародно высмеять меня. Причем очень оригинальным способом: поболтав о мировом империализме и опять зацепив меня, объявил, что я, оказывается, в то время, как вся часть бдительно несет службу, пребываю…  в библиотеке, существующей при части. Сидевшие в зале похолодели от ужаса, а когда майор запальчиво воскликнул: а знаете, что он, то есть я, читает, затаили дыхание. И майор выдохнул:

— Стендаля!

При этом ударение сделал на первый слог, чем продемонстрировал, что ему неведомо правильное произношение французских фамилий, в которых, в отличие от немецких, ударение делается на последнем слоге. Собственно, присутствующим было совершенно безразлично, что я читаю, а некоторые вообще были уверены, что стендаль – это разновидность пендаля, тем не менее, кто-то из находившихся поближе к майору полюбопытствовал:

— А что, его нельзя читать?

Майор не нашелся с ответом и поэтому чуть не срывающимся голосом выдохнул, как выплюнул:

— Поговори у меня!

И, уже сорвавшимся голосом, крикнул:

— Старшины, уводите роты!

И в зале загремели голоса: «Первая рота, выходи строиться! Вторая рота, выходи строиться!» И вскоре в клубе только майор Мысливец остался. А ко мне потом несколько дней сослуживцы подходили с одним и тем же вопросом: расскажи, о чем Стендаль пишет? Что характерно, в библиотеке после той политинформации резко увеличилось количество читателей – благодаря Стендалю, морпехи к книгам потянулись. «Ты бы «Декамерона» взял, — предложил мне как-то в шутку библиотекарь – матрос из нашей роты, исполнявший также обязанности почтальона, — а я майору Мысливцу настучу, что ты эротикой интересуешься. Посмотрим, как он отреагирует». «Настучи лучше, что я Солженицыным интересуюсь.  Это ему больше понравится», — ответил я. «Солженицына у нас нет, – вздохнул библиотекарь. — Сам бы с удовольствием почитал». И, внимательно взглянув на меня, спросил: «А ты читал его?» Роман-газетовский вариант «Одного дня Ивана Денисовича» — с предисловием автора «Василия Теркина» Александра Твардовского, я прочитал еще в десятом классе, но, вспомнив о мудром еврее, о котором в начале моей службы говорил сержант-артиллерист, отрицательно мотнул головой.

*

Примерно через полтора года после моего увольнения в запас, во время одной из не частых – по причине работы на лесоповале, поездок во Владивосток, я случайно, напротив Дома офицеров флота, увидел машину из нашей части —  УаЗ-452. Оказалось, что матроса-водителя я знаю. И он узнал меня: когда я стал дембелем – после выхода приказа министра обороны об увольнении в запас моего призыва, этого матроса как раз посвятили в караси морской пехоты – за первые полгода службы. А теперь, получалось, уже он готовился к дембелю, побывав черпаком – после года службы, и дедом – после полутора лет.

— Кого привез? – спросил я, когда водитель вышел мне навстречу с протянутой для приветствия рукой.

— Стендаля! – ответил он, сделав ударение на первый слог. И, видя, мое удивление, объяснил:

— Майора Мысливца после тебя так все зовут — Стендаль, включая офицеров. Кстати, а вон и он сам, — и водитель указал на противоположную сторону улицы.

Вероятно, узнав меня, майор, переходя на нашу сторону, стал обходить машину сзади, хотя удобнее было подойти к ней спереди, где я стоял. Я уловил нерешительность майора, а, когда он сел, оставив при этом полуоткрытой дверцу, подошел и вежливо поздоровался. Ответа не последовало. Майор сделал вид, что увлекся чтение газеты, которую принес с собой.

— Вы что, товарищ майор, меня не узнали? – не повышая голоса, продолжал приставать я.

— Да узнал, узнал, — ответил, наконец, майор.

И тут я, вспомнив встречу Кисы Воробьянинова с отцом Федором – когда он ехидно полюбопытствовал: «обедню небось уже не служите», подстраиваясь под тон Воробьянинова, спросил у майора:

— Стендаля небось уже никто не читает?

Конечно же, я произнес фамилию писателя так, как ее когда-то заявил сам майор. Водитель после моих слов покраснел от беззвучного смеха, а майор… еще больше погрузился в газету. Правда, при этом он сделал нижней челюстью несколько движений, пытаясь, видимо, проглотить мой вопрос, застрявший комом в горле и никак не глотавшийся. И в этот момент мне почему-то стало жалко майора. Он, одетый в парадную морскую форму, с какими-то знаками на груди и в фуражке с кокардой на голове выглядел растерянно, чтобы не сказать потерянно. Не будь негодяем и в будущем никогда не придется сожалеть о прошлом. Такой вывод сделал я из нашей встречи и легонько толкнул дверцу. Она щелкнула замком, водитель завел двигатель и, бибикнув мне, повез прочь майора. Между прочим, данное ему обещание я таки выполнил: приказом заместителя министра обороны СССР от 26 июня 1989 года, когда я уже работал редактором районной газеты и заочно учился на четвертом курсе факультета журналистики, я был возвышен в звании до младшего лейтенанта и из рядового наводчика пулемета превратился… в заместителя командира роты морской пехоты по политической части. Ну, а через два с половиной года после того, как я стал замполитом, Вооруженные силы Советского Союза, как и сам Советский Союз, перестали существовать.

На снимке: мое объяснение названия романа Стендаля

*