История из современности, получившая неожиданное продолжение в прошлом
Задержавшись в очередной раз на стихийном рынке, где народ – в основном пенсионного возраста, продает всякую всячину, включая никому не нужные пробки от коньячных бутылок, высмотрел среди этого не пользующегося спросом разнообразия несколько книг. Из-за них я и задерживаюсь на таких рынках. Я старомоден в пристрастиях: люблю читать «живые» — бумажные, то есть, книги, а не электронные, хотя сам пишу исключительно электронные, понимая, что за ними – будущее. На будущее, получается, и работаю. У меня и архив практически весь в электронном виде. Только где-то мой старый, отпечатанный на пишущей машинке лет тридцать пять назад, сборник стихов завалялся. Но я, однако, отвлекся.
В этот раз на стихийном рынке купил Стендаля, «Красное и черное». В домашней библиотеке, посчитал, этот роман будет не лишним: он же входит во Всемирную библиотеку из ста самых значимых литературных произведений всех времен и народов, включая ветхозаветную книгу Иова и великую Махабхарату. Цена на книги на стихийных рынках стандартная: 20 гривен — на гривну дешевле пшенично-ржаного хлеба «Посольского», который я обычно, если не забуду, покупаю к обеду. Любопытно, что названию романа автор не дает объяснения. И никто – вот уже почти два столетия, не может его объяснить. Версии имеются, а четкое пояснение отсутствует. А заяви украинцу эти два цвета, именно в такой последовательности — красный и черный, и он, не задумываясь, ответит: это же символы Воли. Флаг УПА из таких цветов состоит. Или, как его называют россияне, покрываясь при этом холодным потом даже изнутри, бандеровский флаг. Получается, бандеровцы существовали задолго до рождения Степана Бандеры. Стендаль, например. Шутка. А вообще, с писателем Стендалем у меня однажды приключилась любопытная история, о которой я вспомнил, неспешно шагая домой с купленной книгой. Если у кого имеется желание послушать ее, с удовольствием расскажу. Эта история из моей молодости, а воспоминания молодости для каждого, наверное, а не только для меня, самые дорогие. Мы тогда были более искренними, нежели сейчас, не терпели фальши и жизнь нам казалась бесконечной и очень увлекательной. Мы стремились все успеть, все испытать…
Во время срочной военной службы, проходившей в конце семидесятых годов минувшего столетия в одной из частей морской пехоты Тихоокеанского флота, входившей в первую линию обороны города Владивостока, меня стал есть поедом замначальника политотдела майор Мысливец. Чтобы подчеркнуть значимость собственной персоны, представляясь, майор делал в фамилии ударение на первый слог – мыслящим, мол, существом, являюсь, а не охотником на белок. Мысь ведь, как известно со времен «Слова о полку Игореве», — это белка. «Растекаться мысью по древу», — записал автор «Слова…» красивый образ. А переписчик его подправил и вышла нелепица: «Растекаться мыслью по древу». Человеком майор был, как казалось, не злым, говорил обычно ровным, несколько вкрадчивым голосом. У него и походка была такая же: он будто бы все время к кому-то подкрадывался. Как на охоте. А злился он только на меня, обзывая шпаной приморской – я ж родом из Приморского края, до службы жил во Владивостоке. В местном университете, где я тогда учился, приказ о моем отчислении со второго курса физического факультета вывесили утром 9 января 1978 года, а вечером 9 мая я впервые, еще неумело, громко топая короткими яловыми сапогами, маршировал по плацу воинской части 99071, на обоих створках ворот которой были изображены золотые якоря на черном фоне в красной окантовке – символы морской пехоты СССР. Часть состояла из пяти пулеметных рот и артиллерийского, пользовавшегося особым уважением, дивизиона. Попервости служба складывалась у меня ничего себе: в универе я активно занимался вольной борьбой, поэтому в жесткий армейский ритм втянулся быстро. И мне стало даже казаться, что военная служба иногда может быть интересной. Однако все изменилось ближе к осени, когда у меня случились большие неприятности.
Дело в том, что, еще пребывая в учебной роте, я познакомился с несколькими старослужащими, ожидавшими увольнения в запас – дембелями. Точнее, меня как-то нашел один из них – сержант из артдивизиона: слышал, мол, ты на физфаке учился, а я – в физтехе [в физико-техническом институте], пошли, поговорим о физике. Это так сержант пошутил. К слову, собеседником он оказался интересным, меня же больше расспрашивал не о физике, а о жизни за воротами с морпеховскими якорями — я ведь только-только оттуда, с гражданки, а ему еще предстояло привыкнуть к той жизни – без бесконечных построений и прочей военно-морской суеты.
Вскоре разговоры наши переросли в дискуссии – главным образом, о бардаке, творившемся в стране — при власти старых маразматиков из Политбюро. «Тебе бы на «Голосе Америки» работать, — в шутку говорил сержант, – а не на физфаке учиться. Очень доходчиво обличаешь пороки советского строя». Но однажды, когда речь зашла об армии с ее жесткими порядками и обязанностью безоговорочно выполнять все, даже преступные, приказы, с чем я, еще, кстати, не принявший военной присяги, был категорически не согласен, сержант завел очень серьезный разговор. Представь, говорит, ситуацию: 7 ноября народ собрался на площадь поглазеть на военный парад и поучаствовать в демонстрации, а ты в это время находишься на крыше выбежавшего на площадь дома, перед тобой закреплен пулемет, и ты на народ смотришь через его прицел, имея приказ стрелять на поражение, если на площади возникнут беспорядки. Твои действия: будешь стрелять, если беспорядки таки возникнут? Я опешил от вопроса и спросил: а где такой пулемет может находиться? Сержант ответил уклончиво – в процессе службы, мол, сам узнаешь, и повторил свой вопрос. И я ответил так, как думал: буду стрелять в того, кто отдаст приказ стрелять в народ. Сержант промолчал, но, недели через три, когда, получив в штабе документы на увольнение в запас, зашел попрощаться, а я к тому моменту из учебной роты уже был переведен в пулеметную роту и ниже слова «курсант», кем я числился в учебке, в мой военный билет – вместе с должностью «наводчик пулемета», вписали первое воинское звание – «матрос», он, пожав мне руку, произнес: «Человек ты искренний, но запомни на будущее, как однажды поступил один очень мудрый еврей, когда его стали подбивать на искренний разговор: он ничего не сказал – собеседникам потому что не доверял».
Сержанту раньше бы рассказать мне о мудром еврее. Да и мне стоило бы быть предусмотрительным – сдерживать себя. Дело в том, что один из сослуживцев сержанта, некто Зарубин, который тоже присутствовал при наших дискуссиях, уйдя вместе с сержантом на дембель, накатал на меня донос в часть: обратите внимание на такого-то – на меня, значит; он ярый антисоветчик, по которому плачет тюрьма. Так, гад, и написал: «плачет тюрьма», — мне зачитывали выдержки из его письма в особом отделе, куда я был вызван на профилактическую, как говорили тогда в подобных случаях, беседу. И в объяснительной мне пришлось восстанавливать наши дискуссии с сержантом-артиллеристом. Получилось… двенадцать страниц. «Пока его изолировать не будем», — подытожил беседу, кивнув на меня головой, начальник особого отдела береговых войск Тихоокеанского флота подполковник с глубокими залысинами на высоком лбу. Фамилии своей он не назвал, представляясь, огласил только должность. Конечно, я попытался втолковать ему, что все высказанное мной, вся критика советского строя – это мои убеждения. А за убеждения у нас не преследуют. Убеждения, согласился со мной подполковник, можешь иметь какие угодно. При себе. А как только ты еще раз озвучишь то, о чем написал в объяснительной, твои действия будут квалифицированы как уголовное преступление, именуемое антисоветской агитацией. Причем это преступление относится к тяжким государственным. Так я стал антисоветчиком воинской части 99071, отвечавшей за оборону Владивостока. Непонятно, правда, от кого. Если учесть, что в 1993 году часть — за ненадобностью, была расформирована, Владивосток морская пехота обороняла, наверное, от инопланетян. А потом с ними удалось заключить мирное соглашение и все разъехались по домам. Ну, а склады, технические сооружения и помещения бывшей грозной воинской части с якорями на воротах, в которую были вбуханы немалые народные денежки, местное население растащило для собственных нужд.
В качестве иллюстрации — снимок из моего архива. Таки сбылась детская мечта о службе на флоте: я – весной 1967 года в тельняшке старшего брата, и я же – осенью 1978 года в собственной тельняшке.
Комментарии:
нет комментариев