О монументах, которые свергаем с пьедесталов, и о памятниках, которые пытаемся водрузить на их место. Недавно, обдумывая статью для одного природоведческого журнала, я «прошелся» по эпохам и эрам, на которые ученые умы попытались поделить историю развития Земли. Была архейская эра, когда формировался лик планеты, потом наступила протерозойская – эра первичной жизни. Далее уже ее уверенные шаги – палеозой, мезозой и, наконец, кайнозой – эра новой жизни, когда появились современные животные и человек. Такие уж мы. Оглядываясь назад, если не все, то многое стремимся регламентировать, втиснуть в рамки, обозначить во времени и пространстве. У ученого люда свои вкусы и пристрастия, и о прошлом они спорят, однако сходятся в одном – это наша общая история, которая достойна изучения и исследования.

В разных странах созданы музейные комплексы, где выставлены напоказ ящеры, динозавры, птеродактили и прочие чудища минувших эпох. Планета должна знать в лицо своих героев, как бы ужасно они не выглядели. И вот как-то подумалось, что, если удалось создать впечатляющий парк юрского периода (это когда гигантские рептилии окончательно заселили сушу, воду и завоевали воздушное пространство), то почему бы ни сотворить не менее зрелищный – канувшей в Лету, но, безусловно оставившей след на суше, в воде, воздухе, а главное, в памяти поколений – парк советской эпохи? В нем нашлось бы место и девушке с веслом, и пионеру с горном, и кузнецу с молотом, и колхознику с серпом, и вождю, указывающему путь к светлому будущему. Была такая эра – она закончилась. Но осталось ее место в истории планеты.

Никогда не возвращайтесь в места, где вы были молоды. Впрочем, как бы этого ни хотелось, себя не удастся телепортировать в прошлое. На это способна только память. Роясь в ее закутках, я выуживаю разные мысли о былом. Вот, скажем, такая дума: «Есть у революции начало, нет у революции конца» – это один из лозунгов минувшей эпохи. Но почему только минувшей? Покой планете только снился во все времена. Ураганы, пожары, цунами, извержения, которые ломают, крушат все на своем пути, неизбежны, как в природе, так и в обществе с первого дня сотворения мира. Революция – это взрыв накопившейся силы, выброс энергии, вихрь стихий. Борьба страстей, игра без правил. Однако обычно пламенный революционный порыв краток. Сила страсти, в конце концов, уступает силе созидания. Жизнь возвращается в эволюционное русло. Но вот человек, который вдруг подумал, что он один не только предполагает, но и располагает, решил по своему хотению устроить мир, в котором вместо разных хитромудрых законов бал должен править только один закон – революционный. Десять, двадцать лет «революцинизировал» этот мир, даже полвека продержался. Но, как только иссякло топливо, революционное пламя угасло.

Исследуя прошлое, археологи, прежде всего, перебирают по косточкам (часто в прямом смысле) его культурный слой. Значительная часть меня (большая?) из прошлого века. И во мне – его культура. Из прочитанного-пропетого (понятно, что и пережитого) – это и Булгаков, и Ильф с Петровым, и Солженицын, и Высоцкий, и Окуджава. Это быстро, навскидку, понятно, что еще десятки разных имен. Со мной соглашаются, что да, дескать, было, однако случается и возражают: «Все это происходило не благодаря строю, а вопреки ему…». О вкусах не спорят, спорят о послевкусии, последствиях вкусовых пристрастий. Жизнь на планете творится в самых различных условиях. Деревья на «севере диком», на голых скалах и в жаркой пустыне тоже пускают корни. Вопреки стуже, зною, ветрам. И красотой они не обделены, я уже не говорю про силу и выносливость. Так в природе, так и в социуме, в том числе и литературном. Вспоминается такой ее метод, как социалистический реализм (ведь я все-таки по образованию филолог). Человек реализует себя теми средствами, которые ему диктует среда, обстоятельства. Писатели всегда творили, основываясь на реалиях, которые их окружали. Кто-то их принимал умом и сердцем, кому-то они не нравились, кто-то, убегая от них, витал в облаках или нырял в пучину прошлого, кто-то воспринимал лишь как место действия своих героев. Так было во все времена, и с полным правом можно говорить о капиталистическом, феодальном, рабовладельческом реализме. И даже о реализме каменного века. Там, наверное, тоже шаманы не приветствовали землячков, которые уединялись в своих пещерах и при свете своего огня выцарапывали на стенах портреты соплеменников.

Что вообще нам делать с историей? Куда ее? В прошлое, которое не вернуть, в настоящее или в будущее? Да то же что со старой вещью, отжившей свой век. Если она истлела и не представляет ценности, более того в ней заводится моль, то просто уничтожить. И постараться забыть о ней. Если еще может послужить, то почему бы и не подлатать. Если это личная память, то пусть полежит какое-то время, если это ценный артефакт, то в соответствующем оформлении, упаковке место ей в коллекции, музее, в том же парке соответствующего исторического периода.

Тут, правда, все зависит от удаленности от того или иного исторического события. Большое оно или маленькое – это увидится на расстоянии. Настоящее должное истории воздадут потомки. Человек – кузнец своего счастья. А оно состоит, в том числе, и в его памяти о прошлом. И часто человек – кузнец этой памяти. Счастья своих предков?

Попробовал, как по ступенькам, спуститься в прошлое. А потом наоборот – по этим же ступенькам подняться. Детство опущу. К материнской груди дите стремилось во все эпохи. Детский сад? Может быть. Хотя вряд ли. Строгий воспитатель с розгами и без них он и в Африке, и при царизме, и в львином прайде царь и бог. Октябренком я стал… Нет, это тоже не помню. Может, это было в суровую зимнюю пору, или цветущей весной. В памяти лишь, как на «продленке» (это когда оставался в школе после основных занятий) во время воспитательного часа организовали соревнование по быстроте пришивания пуговиц. Я вышел победителем, и меня похвалили – как лучшего октябренка. Я очень гордился этим. Запомнился прием в пионеры – именно в тот день я выкурил первую сигарету. После школьных торжеств мы уединились в балочке, развели костер и распечатали пачку «Примы». Клятв при этом никаких не произносили, но священный трепет испытывали. Когда я вдохнул горьковатый дымок, подумалось, что это некий символический акт, более того мой пионерский долг – быть первым во всем. Красные галстуки мы, правда, предусмотрительно сняли и распихали по карманам. В комсомол принимали всех скопом. Это как тавро – знак, которым отмечали племенных скакунов. Я уже тогда слышал кое-что о диких лошадях, которые бегали по степям неклейменые. Так жизнь добрела до зрелости (гражданской в том числе), сознательного выбора дороги. Кто-то делал карьеру, кто-то стоял в квартирной очереди, кто-то в высоких широтах зарабатывал на кооператив, кто-то туда мчался за туманом и запахом тайги. Со временем, правда, туман рассеивался, а таежный запах выветривался. Но не у всех. Помню как в институте, перед поездкой со стройотрядом в Сибирь, на экзамене по истории родной партии преподаватель Иван Петрович Щербак, бывший фронтовик, наверное, ярый сталинист, даже до конца не выслушав мой ответ, поставив в зачетке пятерку. При этом добавил: «Это за то, что вы линию партии едете на деле утверждать». Я был польщен и весьма горд. Конечно, не «линией партии», а тем, что я еду в Сибирь – далекую таинственную страну, край бродяг, землепроходцев, авантюристов. Моими детскими писателями-кумирами были Марк Твен, Джек Лондон, Фенимор Купер. Я открыл и продолжаю открывать эти дикие земли, их природные дива и людей, что там обитают. Спасибо Джеку Лондону, спасибо Ивану Петровичу Щербаку…

О времена, о нравы! О них толкуют разное: одни их ругают, другие вздыхают, третьи вообще вычеркивают из истории. О нравах можно поспорить, но что касается поры, времени, то «Времена не выбирают, в них живут и умирают»... И хранят память о них – разными способами и в разных видах. Хранит эту память земля, хранят и люди. Ведь все-таки была она – такая эра!..

Владимир СУПРУНЕНКО, фото автора